Кривая вывезла.
— Ну, каков твой второй вопрос о, дерзновенный? — нетерпеливо проговорил джинн. Он стоял, скрестивши руки, и смотрел сверху вниз на Горация, который все сидел на узком карнизе, не решаясь взглянуть вниз, чтобы не закружилась голова.
— Сейчас, — ответил Вснтимор. — Я хочу знать, почему вы намерены разбить меня вдребезги таким варварским манером в оплату за то, что я вас выпустил из бутыли? Разве вам там было там хорошо?
— Там я, по крайней мере, имел покой, и никто не тревожил меня. Но, освободивши меня, ты коварно скрыл, что Сулейман давно уже умер и что вместо него царит владыка, в тысячу раз более могучий, угнетающий род наш трудами и муками, перед которыми ничтожны все казни Сулеймана.
— Что такое вы еще вбили себе в голову? Неужели вы имеете в виду Лорда-мора?
— А кого же кроме? — торжественно ответил джинн, — Хотя на этот раз я хитростью избег его мщения, однако хороню знаю, что он скоро захватит меня в свою власть при помощи ли драгоценного талисмана, который висит у него на груди, или силою того коварного чудовища с мириадами ушей, глаз и языков, которое ты зовешь «Прессою».
Несмотря на свое отчаянное положение, Горации не мог удержаться от хохота.
— Простите, пожалуйста, г. Факраш, — сказал он, как скоро к нему вернулся дар слова, — но… Лорд-мэр! Это уж чересчур нелепо! Да ведь он и мухи не обидит!
— Не стремись более обманывать меня, — с бешенством возразил Факраш. — Разве не из твоих уст узнал я, что духи земли, воздуха, воды и огня покорны его воле? Разве у меня нет глаз? Разве я не вижу отсюда, как трудятся мои пленные братья? Кто же, как не порабощенные джинны, стонут и визжат, звеня оковами и, выдыхая пар, тащат по мостам страшные тяжести, поставленные на колеса? А другие разве не трудятся таким же образом на грязных водах, задыхаясь от усилий, равно как и третьи, запертые в высокие башни, откуда их дыхание дымом восходит до вышних небес? Разве самый воздух не трепещет и не содрогается от их неустанных усилий, когда они извиваются во мраке и в муках? А ты с бесстыдством утверждаешь, будто такие дела совершаются во владениях Лорда-мэра без его ведома? Поистине, ты считаешь меня за глупца?
«Во всяком случае, — рассудил Вентимор, — если ему угодно воображать, что в паровозах, пароходах и всяких машинах скрываются джинны, отбывающие свой срок, то не в моих интересах разуверять его… А даже совсем напротив!»
— Я как-то не уяснял себе, чтобы у Лорда-мэра было столько власти, — сказал он, — но, вероятно, ваша правда. И если вам так хочется быть у него в милости, то будет большой ошибкой убить меня. Это его прогневает.
— Нет, — ответил джинн, — ибо я объявлю, что ты легкомысленно говорил о нем в моем присутствии и что за это я убил тебя.
— Вам бы следовало, — сказал Гораций, — передать меня ему и предоставить ему расправиться го мной. Это гораздо правильнее.
— Может быть, и так, — сказал Факраш, — но я возымел к тебе столь пламенную ненависть по причине твоей дерзости и коварства, что не могу отказать себе в наслаждении убить тебя собственной рукой.
— Неужели не можете? — сказал Гораций, доходя до пределов отчаяния. — А потом что вы сделаете?
— Потом, — отвечал джннн, — я перенесусь в Аравию, где буду в безопасности.
— Не слишком-то на это надейтесь! — заметил Гораций. — Видите вот эти проволоки, протянутые от столба к столбу? Это — пути неких джиннов, называемых электрическими токами, и Лорд-мэр может через них послать весть в Багдад, прежде чем вы долетите до Фолькстона. Кстати, скажу вам и то, что теперь Аравия находится более или менее под властью англичан.
Он. конечно, врал, так как знал отлично, что если бы и существовали трактаты о выдаче, то все же нелегко было бы арестовать джинна.
— Итак, ты полагаешь, что и у себя на родине я не буду огражден? — спросил Факраш.
— Свндетельствую именем Лорда-мэра (которому воздаю всяческое почтение), — сказал Гораций. — что нигде, куда бы вы ни улетели, вы не будете в большой безопасности, чем здесь.
— Но если бы опять я очутился в запечатанном сосуде, — сказал джинн, — то разве и сам Лорд-мэр не ощутил бы благоговения перед печатью Сулеймана и не оставил бы намерение тревожить меня?
— О, разумеется, — сказал Гораций, едва решаясь верить ушам. — Вот поистине блестящая идея, дорогой г. Факраш.
— А в сосуде я не буду принужден работать, — продолжал джинн. — Ибо труд всякого рода был мне ненавистен.
— Я вполне это понимаю, — сочувственно произнес Гораций. — Только вообразите, что вам пришлось бы тащить дачный поезд на взморье в неприсутственный день, или что вас заставили бы печатать дешевый юмористический листок, а то и «Военный клич», когда можно удобно и праздно сидеть в кувшине! На вашем месте я бы полез в него сейчас же. Не вернуться ли нам на Викентьеву площадь и не разыскать ли его?
— Я вернусь в сосуд, если нигде нельзя быть в безопасности, — сказал джинн, — но я вернусь туда один.
— Один! — воскликнул Гораций, — Ведь не оставите же вы меня торчать здесь, на краю?
— Ни в коем случае, — ответил джинн. — Разве я не сказал, что низвергну тебя на погибель? Я и то слишком медлю с исполнением этого долга.
Опять Гораций решил, что все пропало, и на этот раз с удвоенным горем, ибо он уже начинал надеяться, что удалось отвратить опасность. Однако он все-таки решил бороться до конца.
— Постойте минутку, — сказал он. — Конечно, раз уж вам так хочется сковырнуть меня, то ничего не поделаешь! Только… если не ошибаюсь… не знаю, как вы без меня исполните конец вашей программы — вот и все!
— О, малоумный! — воскликнул джинн. — Какую же помощь можешь ты оказать мне?
— Ну, — сказал Гораций. — влезть в бутыль вы, конечно, сумеете сами, это довольно просто. Но я вижу затруднение вот в чем: уложены ли вы, что сумеете себя закупорить, понимаете? Инутри-то?
«Если он может, — подумал он про себя, — то я пропал!»
— Это, — начал джинн с обычною самоуверенностью, — будет легче… Нет. — поправился он, — есть вещи, которых не в состоянии исполнить даже джинны, и в том числе, нельзя заткнуть сосуд, когда сам находиться в нем. Я у тебя в долгу за то, что ты напомнил мне об этом.
— Нисколько, — ответил Вентпмор. — Я с восторгом сам возьмусь закупорить вас.
— Снова ты говоришь неразумно! — воскликнул джинн. — Как можешь ты запечатать меня, будучи разбит на тысячу кусков?
— Вот это-то затруднение я и стараюсь обойти, — ответил Гораций со всей вежливостью, к какой мог себя принудить.
— Не будет никакого затруднения, ибо как скоро я окажусь в сосуде, так вызову неких подвластных мне эфритов, и они возложат на меня печать.
— Очутившись уже в бутыли, — сказал Гораций наугад, — вы навряд ли будете в состоянии вызвать кого-либо.
— Итак, прежде чем я войду в сосуд! — нетерпеливо ответил джинн. — Ты только играешь словами.
— Кстати, об эфритах, — продолжал Гораций. — Вы знаете, что такое эфриты! Как же вы можете быть уверены, что, заткнувши вас в бутыли, они не отнесут вас к Лорду-мэру? Я никак не доверился бы им… Но вам, конечно, лучше знать!
— Тогда кому же мне довериться? — нахмурился Факраш.
— Уж право, не знаю. Жаль, что вы так твердо решились уничтожить меня, потому что, кроме меня, никто не может закупорить вас и сохранить это в тайне. Однако дело ваше! Зачем мне тревожиться о том, что с вами будет? Ведь я уже перестану существовать.
— Даже и в сей час, — нерешительно произнес джинн, — мое сердце склонилось бы к пощаде, будь я уверен, что ты не окажешься предателем!
— Полагаю, что на меня скорее можно рассчитывать, чем на ваших скверных эфритов, — сказал Гораций с хорошо разыгранным равнодушием. — Но ладно! Мне ведь все равно. Мне теперь совсем незачем жить. Вы лишили меня всего и можете теперь кончать ваше дело. Я даже склонен к тому, чтобы спрыгнуть самому и избавить вас от труда. Когда увидите, как я полечу, то, пожалуй, пожалеете.
— Воздержись от опрометчивости! — торопливо скачал джинн, ничуть не подозревая, что угроза Вентимора вовсе пе серьезна. — Если ты исполнишь мои повеления, то я не только прощу тебя, но и осуществлю все твои желания.
— Сначала отнесите меня назад на Викентьеву площадь, — сказал Гораций. — Здесь не место толковать о делах.
— Ты говоришь правильно, — ответил джинн. — Держись крепко за мой рукав, и я перенесу тебя в твое жилище.
— Нет, сначала обещайте, что не надуете, — сказал Гораций, задерживаясь на краю. — Помните, что если вы меня уроните, то лишитесь единственного друга, который у вас есть на свете.
— Даю тебе клятву, — ответил Факраш, — ни единый волос не спадет с головы твоей.
Но и теперь Гораций был не чужд подозрений, однако не было иного средства сойти с этого карниза, и он решилсянпа риск. Оказалось, что он поступил разумно, так как джинн с добросовестной точностью принес его на Викентьеву площадь и осторожно опустил в кресло, сидеть в котором уже не надеялся наш герой.
— Я принес тебя сюда, — сказал Факраш, — хотя питаю уверенность, что даже сейчас ты замышляешь измену и обманешь меня, если найдешь возможность.
Гораций был готов опять пуститься в уверения, что никто сильнее его не желает обратного водворения джинна в бутыль, но вспомнил, что было бы неполитично выказывать чрезмерное усердие.
— После того, что вы себе позволили, — сказал он, — я вовсе не уверен, что обязан помогать вам. Однако я обещал вам это и на известных условиях сдержу слово.
— Условиях? — загремел джинн. — Ты еще пускаешься со мною в торг?
— Мой превосходный друг, — спокойно сказал Гораций, — вы отлично знаете, что без моей помощи не запечатаетесь как следует в бутылке. Если вы не одобряете моих условии и предпочитаете искать эфрита, который согласен прогневить Лорда-мэра, то я не стану вам мешать.
— Я наградил тебя богатствами и почестями, но больше ничего не дам тебе, — мрачно сказал джинн, — Даже в знак моей немилости я лишу тебя тех из моих даров, какими ты еще обладаешь.
Он уставил свой серый указательный палец на Вентимора, на котором чалма и украшенная драгоценностями одежда сразу превратились в паутину и сор и посыпались на ковер, так что он остался в одном белье.
— Это только показывает, что вы сильно не в духе, — кротко заметил Гораций, — а меня не огорчает ничуть. Если позволите, я схожу и оденусь как-нибудь поудобнее. Может быть, к моему возвращению вы успеете успокоиться.
Он торопливо накинул кое-какое платье и вернулся в кабинет.
— Ну, г. Факраш, — сказал он, — теперь объяснитесь. Вы говорите, будто осыпали меня благодеяниями? Вы, очевидно, убеждены, что я обязан вам благодарностью. Но, ради Бога, за что? Все это время я был снисходителен в пределах возможного, так как верил, что вы желаете мне добра. Но сейчас хочу высказаться откровенно. Я говорил вам с самого начала и повторяю теперь, что мне не нужно от вас ни богатства, ни почестей. Единственное настоящее добро, которое вы мне сделали, заключалось в том, что вы привели ко мне клиента, но и это вы испортили, так как непременно захотели выстроить дворец сами, вместо того, чтобы предоставить это мне! Что же до остального… я теперь осрамлен и разорен. Клиент, конечно, воображает, будто я в стычке с дьяволом, девушка, которую я люблю и на которой хотел жениться, уверена, будто я бросил ее ради какой-то принцессы, отец же ее век не простит мне того, что я видел его в образе одноглазого мула. Словом, я попал в такую кашу, что теперь мне все равно, жить или умереть.
— А что до всего этого мне?
— Только то, что вы обязаны как-нибудь все это поправить. Иначе пусть меня повесят, если я стану запечатывать вас в бутыли!
— Как же могу я поправить это? — испуганно воскликнул джинн.
— Если вы могли отнять у всех жителей Лондона память обо всем, что было в ратуше, то можете заставить и моих друзей забыть обо всем, что связано с медной бутылью. Не так ли?
— Это совсем не трудно, — согласился Факраш.
— Так вот, сделайте это. Тогда клянусь, что закупорю вас в бутыли так, как будто вы никогда оттуда и не выходили, и спущу вас в Темзу, где поглубже и где никогда никто не потревожит вас.
— Так сначала покажи сосуд, — сказал Факраш, — ибо не могу поверить, что ты не таишь в сердце какого-нибудь коварного замысла.
— Сейчас позвоню хозяйке и прикажу принести бутыль, — сказал Гораций. — Может быть, это удовлетворит вас? Только лучше не показывайтесь ей.
— Я сделаюсь невидимкой, — сказал джинн, тут же исполняя свои слова, — Но смотри, не обманывай меня, ибо я все буду слышать.
— Так вы вернулись, г. Вентимор? — сказала, входя, г-жа Рапкин. — И без того господина? Ах, как я удивилась, и муж мой тоже, когда вы утром уехали в такой роскошной карете и прекрасном наряде. «Будь уверен, — сказала я мужу, — будь уверен, что за г. Вентимором прислали из Букингемского дворца, а пожалуй, и из Виндзорского замка!»
— Оставим это пока, — с нетерпением сказал Гораций. — Мне нужна та медная бутыль, которую я купил на днях. Приносите ее, пожалуйста.
— Вы, кажется, тогда сказали, что больше не желаете ее видеть и пусть я дену ее куда угодно?
— Ну, теперь я передумал. Так, пожалуйста, принесите, да поскорее.
— Ах, право, как мне жалко, сударь! Только никак не могу, потому что Рапкин, не желая заваливать квартиру хламом, только вчера продал ее господину, который торгует костями и тряпьем тут, за мостом, и взял-то за нее всего полкроны.
— А как зовут этого торговца? — спросил Гораций.
— Дильджер, Эммануиль Дильджер. Когда вернется Рапкин, то, конечно, сбегает за нею с удовольствием, если только вам требуется.
— Я схожу сам, — сказал Гораций. — Не беспокойтесь, г-жа Рапкин, ваша ошибка была весьма естественна, только… только этот кувшин мне понадобился опять. Можете идти.
— О, лицемер со лживыми речами! — сказал джинн, становясь видимым после ее ухода. — Разве я не предвидел твоего коварства? Верни меня в мой сосуд!
— Пойду и постараюсь добыть его, — сказал Гораций. — Не задержусь и пяти минут. И он собрался идти.
— Ты не покинешь этого дома! — крикнул Факраш. — Ибо мне весьма ясно, что ты употребляешь эту хитрость с целью убежать и выдать меня Демону Прессы.
— Если вы не видите, — сердито ответил Гораций, — что я не меньше вашего хочу засунуть вас в эту проклятую бутыль, то вы довольно крепколобы. Неужели не можете понять? Бутыль эту продали, и я не могу ее выкупить, не выходя из дома. Не будьте же так чертовски неразумны!
— Если так, иди, — сказал джинн, — а я здесь дождусь твоего возвращения. Но знай, что если ты долго промедлишь или вернешься без моего сосуда, то этим обличишь свое вероломство и я покараю всякими казнями тебя и тех, кто тебе дорог.
— Я вернусь не позже, как через полчаса, — сказал Гораций, чувствуя, что такого срока вполне достаточно и благодаря судьбу за то, что Факраш не вздумал идти с ним сам.
Он надел шляпу и убежал, чтобы поскорее выкупить бутыль. Не так легко оказалось найти лавчонку Дильджера, грязную и пыльную, помещавшуюся в каком-то маленьком закоулке, с выставкой из нескольких жалких старых стульев, хромых умывальников и ржавых решеток, а внутри набитую грязными матрацами, пустыми футлярами от часов, тусклыми и растрескавшимися зеркалами, сломанными лампами, исцарапанными рамами от картин и вообще такими предметами, которые не могли иметь ценности ни для какого человеческого существа. Но среди этой коллекции ненужного хлама не было видно медного кувшина.
Вентимор вошел и увидел юношу лет тринадцати, который в сумерках портил себе глаза над одним из тех полукопеечных юмористических листков, какие теперь, благодаря усовершенствованной системе воспитания, стали доступны, по крайней мере, восьмидесяти процентам нашего молодого поколения.
— Мне нужно г-на Дильджера, — сказал он.
— Его нет, — ответил юноша. — Нет дома. Ушел на аукцион.
— Так не знаете ли, когда он будет?
— Может вернуться к чаю, только сказал, чтобы я не ждал его раньше ужина.
— Не найдется ли у вас старой металлической бутыли, медной… или бронзовой… не продадите ли?
— На этом меня не поймаешь! Бутыли бывают стеклянные.
— Ну, так кувшин, что ли… Большой медный горшок… Что-нибудь в этом роде.
— Таких не держим, — сказал мальчик и опять погрузился в своих «Молодцов-Удальцов».
— Вот я сам посмотрю, — сказал Гораций и с замиранием сердца принялся искать, страшно боясь, что зашел не в ту лавку, так как пузатого кувшина здесь, очевидно, не было. Наконец, к своей невыразимой радости, он усмотрел его под куском подъеденного молью плиса.
— Вот я хотел чего-нибудь подобного, — сказал он, щупая карманы и убеждаясь, что при нем как раз соверен. — Что вы за него просите?
— Не знаю, — сказал мальчик.
— Я дал бы три шиллинга, — сказал Гораций, не хотевший сразу проявлять особой щедрости.
— Скажу хозяину, когда придет, — был ответ.
— Я взял бы ее сейчас, — настаивал Гораций. — Ну я дам вам три с половиной.
— Да она того и не стоит, — возразил простодушно юноша.
— Может быть, — сказал Гораций, — но я спешу. Дайте мне сдачи, вот, с соверена, и я возьму ее с собой.
— Вам что-то уж очень хочется забрать ее, сударь! — сказал мальчик, вдруг ставший подозрительным.
— Вздор! — сказал Гораций. — Мне недалеко нести, вот и все.
— Если все, то можете дождаться хозяина.
— Мне… сейчас не время, а в другой раз, пожалуй, не попаду к вам, — сказал Гораций.
— Непременно попадете, если живете близко, — и юноша снова вернулся к своим «Удальцам».
— Так-то вы делаете хозяйское дело? — сказал Гораций. — Послушайте, молодой негодяй, я вам дам пять шиллингов. Неужели будете таким дураком, что откажетесь?
— Не буду так глуп, чтобы отказаться и не буду так глуп, чтобы взять, потому, что меня оставили здесь только стеречь, чтобы ничего не стащили. Продавать мне ничего не приказано, да я и цен-то не знаю. Вот вам и весь сказ.
— Берите пять шиллингов, — сказал Гораций, — и если мало, так я потом зайду и сторгуюсь с хозяином.
— Вы, кажется, сказали, что нескоро сюда попадете? Нет, барин, меня так не проведешь!
Горацию безумно захотелось тут же схватить драгоценный кувшин и удрать с ним. Он уступил бы искушению и навлек бы на себя самые бедственные последствия, если бы в эту минуту в лавчонку не вошел пожилой человек. Фигура его была сгорблена и во всей осанке было что-то более размашистое, чем считается нужным у благовоспитанных людей, однако он вошел с авторитетным видом.
— Г. Дильджер, — пропищал юноша, — вот этому барину приглянулся вон тот медный горшок. Непременно хочет купить его. Пять шиллингов давал, но я сказал, чтобы дождался вас.
— Умно сделал, мой мальчик! — сказал г. Дильджер, устремляя на Горация свои проницательные, хотя и водянистые, старые глаза. — Пять шиллингов! Ах, сударь, мало же вы знаете толку в старинной меди, чтобы столько давать!
— Знаю не меньше всякого другого, — сказал Гораций. — Но готов дать и шесть шиллингов.
— Никак нельзя, барин. Ей-же-ей, не могу! Сам я дал за него фунт у Кристи, это верно, как то, что я стою здесь перед Творцом моим, а вы — грешник! — заявил он воодушевленно, хотя двусмысленно.
— У вас немножко слаба память, — сказал Гораций. — Вы купили его вчера у некоего Рапкина, который сдает квартиры на Викентьсвой площади и заплатили ровнехонько полкроны.
— Не смею противоречить вам, сударь, — сказал г. Дильджер, не выказывая ни малейшего смущения. — И если я купил у г-на Рапкина, то он — человек почтенный и, конечно, добыл эту вещь не бесчестным путем.
— Я этого и не говорил. Что же вы за нее хотите?
— Да вы хоть взгляните на работу! Теперь уж так не сделают. Голландская посуда! Они там держат молоко и все такое.
— Черт побери! — сказал Гораций, окончательно выйдя из терпения. — Уж я-то знаю, что в ней держали! Скажете ли вы мне, что вам за нее нужно?
— Такую редкость не могу уступить дешевле, чем за тридцать шиллингов, — любовным тоном ответил г. Дильджер. — Иначе продал бы себе в убыток.
— Я дам вам соверен, вот! — сказал Гораций. — Вы сами знаете, сколько тут лишку, это мое последнее слово!
— А мое последнее слово, сударь, что я желаю вам доброго вечера, — сказал достойный торговец.
— Итак, доброго вечера, — сказал Гораций и вышел из лавки скорее с целью заставить уступить, чем отказываясь от кувшина, без которого он вернуться не смел; между тем у него не было с собой ничего такого, что можно бы продать хоть за десять шиллингов, в случае, если бы торговец отказался отпустить ему в кредит. А время все шло да шло.
К счастью, эта старая уловка удалась, так как г. Дильджер выбежал вслед за ним и схватился грязными руками за рукав его пальто.
— Не уходите, сударь, — сказал он. — Я не люблю упускать покупателей. Хотя, даю вам честное слово, невозможно взять соверен за такое произведение искусства! Ну, так и быть! Тем более, сегодня — мое рождение. Ударим по рукам.
Гораций отдал ему монету и сам остался при нескольких копейках.
— Тут бы должна быть крышка или пробка! — сказал он вдруг. — Куда вы ее дели?
— Нет, сударь, в этом вы ошибаетесь! Уверяю вас, у горшков такого образца никогда не бывает крышек. Никогда!
— Вы так думаете, да? — сказал Гораций. — Ну, а я лучше знаю. Впрочем, все равно, — прибавил он, вспомнив, что печать осталась у Факраша. — Я возьму ее, как есть, завертывать не беспокойтесь. Я спешу.
Было почти темно, когда он вернулся домой, где джинн дрожал от бешенства и страха.
— Нет тебе привета! — крикнул он. — Лживая ты собака! Промедли ты еще хоть минуту, я бы наслал на тебя какое-нибудь бедствие.
— Ну, теперь можете не трудиться, — отозвался Вентимор. — Вот ваша бутыль и полезайте в нее когда угодно.
— А печать! — взвизгнул джинн. — Что сделал ты с печатью, которая была на сосуде?
— Да ведь она у вас, конечно, — сказал Гораций. — Лежит у вас в кармане.
— Ах ты, сын гнусных предков! — завыл Факраш, потрясая своими широкими одеждами. — Как она попадет ко мне? Это новая хитрость, чтобы погубить меня.
— Не болтайте вздора! — огрызнулся Гораций. — Вчера вы заставили профессора отдать ее вам. Сами где-нибудь потеряли. Да уж ладно! Достану где-нибудь большую пробку или втулку и выйдет все то же. А сургуча у меня сколько угодно.
— Не хочу иной печати, кроме Сулеймановой, — провозгласил джинн. — Ибо никакая иная не даст мне безопасности. Поистине полагаю, что этот проклятый мудрец, твой приятель, ухитрился как-нибудь опять вернуть ее в свои руки. Пойду сейчас в его жилище и прикажу отдать ее.
— Не стоит, — сказал Гораций, чувствуя себя весьма скверно, так как было ясно, что гораздо проще выпустить джинна из бутыли, чем запрятать его назад. — Он совершенно неспособен вернуть ее. И если вы к нему явитесь, то только устроите скандал и привлечете внимание Прессы, чего вам, кажется, следует избегать.
— Я облекусь в одеяние смертного, в то самое, в котором уже являлся, — сказал Факраш, и при этих словах его одежда превратилась во фрачную пару. — В таком виде я не привлеку внимания.
— Постойте минутку! — сказал Гораций. — Что это за шишка у вас в кармане?
— Поистине… — проговорил джинн, с глуповатым, хотя облегченным видом, вытаскивая указанный предмет… — поистине, это — печать!
— Вы так спешите думать дурно обо всех, вот видите! — сказал Гораций. — Постарайтесь теперь, сидя в затворе, иметь лучшее мнение о человеческой природе.
— Да погибнет весь род века сего! — вскричал Факрат, вновь оказываясь в зеленом бурнусе и в чалме. — Теперь я не возлагаю надежды на род людской и покарал бы его, не будь Лорд-мэр (с которым да будет мир!) могущественнее меня. Поэтому, пока еще есть время, возьми пробку и клянись, что когда я войду в сосуд, ты запечатаешь его, как он был, и утопишь в пучине водной, куда не досягнет ничей взор.
— С величайшим удовольствием, — сказал Гораций, — только уж и вы исполните свой долг по условию. Потрудитесь покрыть забвением вас самих и медную бутыль в умах всех человеческих существ, какие сталкивались с вами или с нею.
— Не так, — возразил джинн, — ибо тогда ты забыл бы свое обещание.
— Ах, отлично! В таком случае исключите меня, — сказал Гораций. — Разве возможно заставить меня забыть вас!
Факраш провел правой рукой вокруг себя полукруг.
— Это исполнено, — сказал он. — Всякое воспоминание обо мне и том сосуде изглажено теперь из памяти людей, кроме тебя.
— А как же мой заказчик?! — сказал Гораций, — Ведь мне нельзя его терять, понимаете?
— Он вернется к тебе, — сказал джинн, дрожа от нетерпения. — Теперь делай свое.
Гораций торжествовал. Пришел к концу этот долгий и отчаянный поединок с этим странным существом, столь хитрым и ребячливым, столь доверчивым и подозрительным, столь благодушным и злобным. Не раз он терял надежду на победу, но, наконец, достиг ее. Через одну или две минуты этот грозный джинн будет крепко закупорен в бутыли и навек лишится возможности вмешиваться в его жизнь и мучить.
Однако в самый момент торжества у Вентимора проснулась совесть, хотя подобные колебания можно бы назвать достойными Дон-Кихота. Он не мог подавить некоторой жалости к этому старику, который конвульсивно подергивался, готовый вернуться в свою тюрьму, чтобы избежать воображаемых бедствий. За последний час Факрат заметно постарел, теперь ему можно было дать, пожалуй, более, чем его три тысячи с лишком лет. Правда, за последнее время он отравлял Горацию жизнь, но, по крайней мере, сначала его намерения были добрыми. Хотя его признательность выразилась в уродливой форме, однако она показывала в нем склонность к великодушию. Несомненно, не каждый джинн постарался бы осыпать его многочисленными почестями, миллионами и всякими благами за услугу, за которую большинство смертных отблагодарило бы присылкою пары птичек и приглашением на вечер.
А он, Гораций, что делал с ним? Он совершал то, что в глубине души признавал низостью: пользовался неосведомленностью джинна о современной жизни, чтобы убедить его вернуться в тюрьму! Почему не дать ему прожить на свободе краткий остаток его дней (ведь он едва ли протянул бы более столетия или двух)? Теперь Факрашу дан урок: вряд ли он захотел бы опять вмешаться в людские дела, он мог бы пробраться в Чертог Облачной Горы и кончить там жизнь, мирно наслаждаясь обществом тех из джиннов, какие не рассажены по бутылям.
Таким образом, повинуясь доброму побуждению, вопреки собственной выгоде, Гораций попытался отговорить джинна, который уже порхал в воздухе над горлышком бутыли, в вихре крутящихся одежд, напоминая толстую старую пчелу, которая напрасно старается попасть в отверстие улья.
— Г. Факраш! — воскликнул он. — Прежде, чем идти далее, послушайте меня. Ведь вам вовсе нет необходимости возвращаться в бутыль. Если вы только повремените немножко…
Но джинн, который уже раздулся до исполинских размеров и очертания которого лишь смутно виднелись в клубах черного дыма, его окутавшего, ответил ему грозным голосом из своего дымового столба:
— Ты еще хочешь заставить меня медлить? Умолкни и будь готов исполнить твое предприятие.
— Но послушайте, — настаивал Гораций. — Я бы признал бы себя скотиной, если бы закупорил вас, не сказав…
Крутящийся и ревущий столб, видом подобный воронке, быстро всасывался в сосуд, над горлышком которого, наконец, осталась лишь полупрозрачная голова с выражением крайнего бешенства на лице.
— Не медлить ли мне, — кричал джинн, — до пришествия Лорда-мэра с его мамелюками, когда уже минует час безопасности? Клянусь головой моей, если ты пропустишь еще минуту, я лишу тебя твоего доверия! Я снова выйду из сосуда и покараю ужаснейшими и неслыханнейшими казнями тебя, твоих ближних и всех, живущих в этом проклятом городе!
С этими словами голова провалилась в бутыль с громким звуком, похожим на удар грома. Гораций не колебался более: сам джинн положил конец его сомнениям. Ясно, что подвергать опасности Сильвию с родителями, не говоря уже обо всем Лондоне, из сострадания к упрямому и вредоносному старому черту, значило бы слишком далеко зайти в области чувства.
Поэтому он кинулся к бутыли и прикрыл металлическою крышкою ее горло, которое было так горячо, что обожгло ему пальцы, затем, схватив каминные щипцы, он до тех пор колотил по крышке, пока она не пришлась на свою зарубку и закрылась так плотно, как только мог пожелать сам Сулейман.
Потом он запихал флягу в саквояж, прибавив для веса несколько кусков угля, и потащился с ним к ближайшей пароходной пристани, где на последние копейки купил билет.
На другой день появилась следующая заметка в одной из вечерних газет, в которой, вероятно, нашлось лишнее место:
«СТРАННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
НА РЕЧНОМ ПАРОХОДЕ»
«С пассажиром одного из пароходиков, плавающих по Темзе, случилось (как нам передает очевидец) приключение несколько комичного характера. Он имел с собой маленький чемодан или большой саквояж, который поддерживал, положив его на перила кормовой части судна. Когда последнее поравнялось с отелем Савойя, он необдуманно поднял руку к шляпе и таким образом выпустил саквояж, который свалился в самую глубокую часть реки, где моментально потонул. Его владелец (немало позабавивший окружающих пассажиров своею необдуманностью) казался раздосадованным и довольно естественно умолчал о значении своей потери, хотя, кажется, высказал, что в мешке не заключалось ничего особенно ценного. Как бы то ни было, урок, вероятно, не пройдет ему даром и сделает его более осмотрительным в будущем».
К О Н Е Ц
Уважаемый читатель! Надеемся Вам понравилась сказка и наш сайт. Мы были бы рады, если бы вы уделили минутку и рассказали что именно вам понравилось.
Оставьте отзыв на Яндексе!
