1000 и 1 ночь (Рассказ об Али-Шаре и Зумурруд (ночи 315—320))
Триста пятнадцатая ночь.
Когда же настала триста пятнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Зумурруд стала взывать о помощи к пророку, – да благословит его Аллах и да приветствует! – и вот то, что с ней было.
Что же касается Али-Шара, то он пролежал до следующего дня, а потом бандж улетел у него из головы, и он открыл глаза и крикнул: «Зумурруд!» Но никто ему не ответил. И он вошёл в комнату и увидел, что внутренность дома пуста и место посещения далеко [353], и понял он, что это дело случилось с ним не иначе как из-за христианина. И он стал стонать, и плакать, и охать, и сетовать, и пролил слезы, и произнёс такие стихи:
«О любовь моя, не щадишь меня и не милуешь,
И душа моя меж мучением и опасностью!
Пожалейте же, господа, раба, что унизился
На путях любви, и богатого, обнищавшего,
Как быть стрелку, если вдруг враги ему встретятся,
И стрелу метнуть в них захочет он, но порвётся нить?
Коль над юношей соберётся вдруг много горестей
И накопится, то куда бежать от судьбы ему?
Сколько раз они говорили мне о разлуке с ней,
До падёт когда приговор судьбы, тогда слепнет взор».
А окончив это стихотворение, он испустил вздох и произнёс ещё такие стихи:
«Обиталище на холмистом стане оставила,
И стремится грустный к её жилищу, тоскующий.
Обратила взоры к родным местам, и влечёт её
Стан покинутый, чьи следы исчезли, разметанны.
И стоит она, вопрошая там, и даёт ответ
Отголосок ей: «Не найдёшь пути ты ко встрече с ним.
Он как молния – озарит лишь стан на единый таит
Я уйдёт опять, и тебе свой блеск не покажет «новь».
И Аля-Шар начал раскаиваться, когда раскаянье было ему бесполезно, и заплакал и разорвал на себе одежду, и, взяв в руки два камня, стал обходить город кругом, ударяя себя камнями по груди и крича: «О Зумурруд!»
И малыши бегали вокруг него и кричали: «Одержимый! Одержимый!» И все, кто его знал, плакали о нем и говорили: «Это такой-то. Что это с ним случилось?» И АлиШар пробыл в таком состоянии до конца дня, а когда опустилась над ним ночь, он проспал до утра в каком-то переулке, а с утра стал ходить с камнями по городу до конца дня. И после этого он вернулся к себе домой, чтобы переночевать там, и его увидела его соседка (а это была старая женщина из добрых людей) и спросила его: «О дитя моё, спаси тебя Аллах, когда ты помешался?»
И Али-Шар ответил ей такими двумя стихами:
«Сказали: „Безумно ты влюблён. И ответил я:
«Поистине, жизнь сладка одним лишь безумным.
Оставьте безумие моё и подайте тех,
Кто мой отнял ум, а вылечат – не корите».
И старуха, его соседка, поняла, что он покинутый влюблённый, и сказала: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! О дитя моё, я хочу, чтобы ты рассказал мне о твоей беде – может быть, Аллах даст мне силу помочь тебе в ней, по своей воле». И Али-Шар рассказал ей обо всем, что у него случилось с Барсумом христианином, братом кудесника, называвшего себя Рашид-ад-дином, и, узнав об этом, она сказала: «О дитя моё, тебе простительно!»
И потом она пролила из глаз слезы и произнесла такие стихи:
«Достаточно в жизни сей влюблённые мучились»
Аллахом клянусь, в аду не будут страдать они!
Погибли они любя и в тайне храня любовь,
И были чисты они, гласят так предания».
А окончив своё стихотворение, она сказала: «О дитя моё, встань теперь и купи корзинку, – такую, как корзинки у ювелиров. И купи браслетов, перстней, колец и украшений, подходящих для женщин, и не скупись на деньги. Положи все это в корзину и принеси её, а я поставлю её на голову и пойду под видом посредницы, и буду ходить и искать девушку по домам, пока не нападу на весть о ней, если захочет Аллах великий».
И Али-Шар обрадовался словам старухи и поцеловал ей руки, а потом он поспешно ушёл и принёс ей то, что она потребовала. И когда это оказалось у неё, она поднялась и, надев заплатанную одежду, покрыла голову изаром медового цвета, взяла в руки посох и понесла корзину. И она ходила с места на место, из квартала в квартал и из улицы в улицу, пока не привёл её Аллах великий ко дворцу проклятого Рашид-аддина, христианина. И она услышала из дома стоны и постучалась в ворота…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Триста шестнадцатая ночь.
Когда же настала триста шестнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда старуха услышала из дома стоны, она ночь постучалась в ворота и к ней вышла невольница и отворила ей и приветствовала её, и старуха сказала ей: „У меня есть вещицы для продажи. Найдутся у вас люди, которые их купят? – „Да, – отвечала ей невольница и ввела старуху в дом и посадила её, и девушки сели вокруг неё, и каждая из них что-нибудь у неё взяла. И старуха стала подлаживаться к девушкам и уступала им цену. И девушки были ей рады из-за её милости и мягких речей, а старуха оглядывала со всех сторон помещение, ища ту, что стонала. И взгляд её упал на стонавшую, и она проявила к девушкам любовь и оказала им милость и всмотрелась и увидела, что это брошенная Зумурруд. И старуха узнала её и заплакала и спросила невольниц: „О дети мои, почему эта девушка в таком состоянии? И невольницы рассказали ей всю историю и сказали: „Это не по нашей воле, но нам господин наш так приказал, а он теперь уехал. – „О дети мои, – сказала старуха, – у меня к вам просьба, и вот какая: освободите эту бедняжку от верёвок до того времени, как узнаете о приезде вашего господина, а тогда вы свяжите её, как раньше, и вам достанется награда от господа миров.
И невольницы ответили: «Слушаем и повинуемся!» А затем они подошли к Зумурруд и развязали её и напоили и накормили, и старуха сказала: «О, если бы моя нога сломалась и я бы не вошла в ваш дом!»
А после этого она подошла к Зумурруд и сказала ей: «О дочка, да будешь ты благополучна! Аллах тебе поможет». И потом она рассказала ей, что пришла от её господина Али-Шара, и сговорилась с Зумурруд, что та к завтрашнему вечеру приготовится и будет прислушиваться к шуму, и сказала ей: «Твой господин придёт к скамейке под дворцом и свистнет тебе, и, когда ты услышишь это, свистни ему и спустись к нему из окна по верёвке, и он возьмёт тебя и уйдёт с тобой».
И Зумурруд поблагодарила за это старуху, и та вышла и отправилась к Али-Шару, и уведомила его и сказала: «Отправляйся следующей ночью, в полночь, в такой-то квартал – дом проклятого там, и признаки его такие-то и такие-то. И стань под дворцом и свистни, – она спустится к тебе, возьми её и уходи с ней куда хочешь».
И Али-Шар поблагодарил за это старуху, а затем он пролил слезы и произнёс такие стихи:
«Пусть бросят хулители все сплетни и толки,
Страдает душа моя, и тело худеет.
Ток слез, как предания, что звеньями связаны [354]
С источником, льётся то с трудом, то свободно.
О ты, чья свободна мысль от дум и забот моих,
Старанья оставь свои, меня вопрошая!
Знай – тот, чьи нежны уста, чей гибок и строен стаи,
Мне душу пленил навек и мёдом и ульем.
Не знает покоя дух, раз нет вас, не спят глаза,
И нет от надежд моих терпению пользы.
Оставлен заложником тоски огорчённым я
И между завистником мечусь и хулящим.
Утешиться – это то, чего я не ведаю,
Иной, кроме вас, на ум теперь не приходите
А окончив овсе стихотворение, он пролил из глаз слезы и произнёс такие два стиха:
«Награди Аллах возвестившего, что вы прибыли,
Ведь доставил он мне приятное для слуха,
Будь доволен он тем, что порвано, тогда отдал бы
Ему сердце я, что растерзано прощаньем».
А потом Али-Шар подождал, пока спустилась ночь и пришло условленное время, и отправился в тот квартал, который описала ему соседка, и увидел дворец, и узнал его, и сел под окном на скамейку. И его одолел сон, и он заснул (да будет прославлен тот, кто не спит!), а он долгое время не спал из-за охватившего его волнения, и стал точно пьяный. И когда он спал…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Триста семнадцатая ночь.
Когда же настала триста семнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что он спал, а один вор из числа воров вышел этой ночью на окраину города, чтобы чтонибудь украсть, и судьба забросила его ко дворцу этого христианина. И он обошёл вокруг дворца и не нашёл пути, чтобы туда подняться, и до тех пор ходил вокруг, пока не дошёл до той скамейки. И он увидел спящего Али-Шара и взял у него тюрбан. И, взяв его, не успел опомниться, как Зумурруд выглянула из окна. И она увидела вора, стоявшего в темноте, и приняла его за своего господина и свистнула ему, и грабитель свистнул ей, и она спустилась к нему на верёвке с мешком, полным золота. И, увидав девушку, вор сказал про себя: „Поистине, вот удивительное дело, и причина его диковинна!
А потом он взвалил мешок и девушку на плечи и исчез с ними, как поражающая молния. И девушка сказала ему: «Старуха мне рассказывала, что ты из-за меня ослабел, а ты вон сильнее коня». Но вор не дал ей ответа, и тогда она ощупала его лицо, и оказалось, что у него борода, точно банный веник, и он словно кабан, который проглотил перья, и концы их торчат у него из горла. И девушка испугалась его и спросила: «Кто ты такой?» И вор отвечал: «О шлюха, я ловкач Джаван-курд из шайки Ахмедаад-Данафа [355], и вас сорок ловкачей, и все мы будем сегодня ночью мять тебе матку с вечера до утра». И, услышав его слова, Зумурруд заплакала, и стала бить себя по щекам, и поняла, что судьба одолела её и что нет для неё хитрости, кроме как вручить себя Аллаху великому. И она стала терпеть и подчинилась приговору Аллаха великого и сказала: «Нет бога, кроме Аллаха! Всякий раз как мы освободимся от одной заботы, мы попадаем в ещё большую».
А причиной прихода Джевана в это место было то, что он сказал Ахмеду-ад-Данафу: «О ловкач, я заходил в этот город ещё раньше, до этого, и знаю пещеру за городом, которая вместит сорок человек. Я хочу пойти туда раньше вас и отвести мою мать в эту пещеру, а потом я вернусь в город и украду там что-нибудь вам на счастье, и буду хранить это для вас, пока вы не придёте, и это будет вам от меня угощеньем в тот день».
И Ахмед-ад-Даваф сказал ему: «Делай что хочешь». И Джаван вышел раньше их и пришёл прежде них в то место и поместил свою мать в пещере. А выйдя из пещеры, он увидел спящего солдата, подле которого был привязан конь, и зарезал его и взял его платье и коня. И он взял оружие и одежду солдата и спрятал их в пещере у своей матери, и привязал коня, а потом он вернулся в город, и шёл до тех пор, пока не пришёл ко дворцу христианина и не сделал того, о чем было раньше упомянуто, взяв тюрбан Али-Шара и забрав его невольницу Зумурруд. И он бежал с ней, пока не посадил её подле своей матери, и тогда он сказал матери: «Сторожи её, пока я не вернусь к тебе завтра утром»! И ушёл…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Триста восемнадцатая ночь.
Когда же настала триста восемнадцатая ночь, она сказала: «Дошло меня, о счастливый царь, что Джеван-курд сказал своей матери: „Сторожи её, пока я не вернусь к тебе завтра утром. И потом он ушёл, и Зумурруд сказала про себя: „Что это за небрежность, и отчего не спасти себя хитростью? Что же мне ждать, пока не придут эти сорок человек и не станут сменять на мне друг друга, так что сделают меня подобной кораблю, утонувшему в море?
И она обернулась к старухе, матери Джевана-курда, и сказала: «О тётушка, не выйдешь ли со мной из пещеры, я поищу у тебя в голове на солнце». – «Да, клянусь Аллахом, доченька, – отвечала старуха, – я уже давно не была в бане, так как эти кабаны все время ходят со мною с места на место».
И Зумурруд вышла с нею и стала искать и убивать вшей в её голове, пока старуха не почувствовала себя приятно и не заснула. И тогда Зумурруд поднялась и надела одежду солдата, которого убил Джеван-курд, и опоясалась его мечом и навела его тюрбан, так что стала точно мужчина. А потом она села на коня и взяла с собой мешок с золотом и сказала про себя: «О благой покровитель, покрой меня ради сана Мухаммеда, да благословит его Аллах и да приветствует!» И она подумала: «Если я поеду в город, меня, может быть, увидит кто-нибудь из родных этого солдата, и мне не будет добра». И она отказалась от въезда в город и – поехала по безводной пустыне, и непрестанно подвигалась вперёд с мешком и конём, питаясь злаками земли и кормя ими коня, а пила она сама и поила коня из потоков. И так она ехала в течение десяти дней, а на одиннадцатый приблизилась к городу, прекрасному и безопасному, полному добра, от которого отвернулось время зимы с её холодом, и улыбалось время весны с её цветами и розами, и расцвели в городе цветы, и разлились потоки, и защебетали птицы. И когда Зумурруд достигла города и приблизилась к воротам, она увидала войска, эмиров и знатных жителей города, и удивилась, увидев их, и сказала про себя: «Все жители города собрались у ворот, какая этому может быть причина?» И она направилась к толпе. И когда она приблизилась, воины наперегонки бросились к ней и спешились и поцеловали землю меж её рук и сказали: «Аллах да дарует тебе победу, о наш владыка султан!» И выстроились перед нею обладатели должностей, и воины стали расставлять народ по местам и говорили: «Аллах да дарует тебе победу и да сделает твой приход благословенным для мусульман, о султан миров! Да укрепит тебя Аллах, о царь времени, о единственный в века и столетия!»
И Зумурруд спросила их: «В чем с вами дело, о жители города?» И царедворец ответил: «Одарил тебя тот, кто не скупится на дары, и сделал тебя султаном этого города и правителем над шеями всех, кто находится в нем. Знай, что обычай жителей этого города таков: когда умирает царь и у него нет сына, войска выходят за город и ждут три дня, и человека, который придёт в город по той дороге, по какой ты пришёл, они делают султаном над собою. Слава же Аллаху, который привёл к нам человека из детей турок, прекрасного лицом, – если бы явился к нам человек и меньший, чем ты, он был бы султаном».
А Зумурруд обладала верным взглядом во всех своих делах, и она сказала: «Не думайте, что я из сыновей простых турок, нет, я из сыновей вельмож, но я разгневался на своих родных и ушёл от них и оставил их. Посмотрите на этот мешок с золотом, который я привёз с собою, чтобы раздавать из него милостыню беднякам и нищим». И её стали благословлять и обрадовались ей до крайней степени, и Зумурруд тоже обрадовалась и сказала про себя: «После того как я достигла этого…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Триста девятнадцатая ночь.
Когда же настала триста девятнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Зумурруд сказала про себя: „После того как я достигла этого, Аллах, быть может, соединит меня с моим господином в этом месте – поистине, он властен в том, что захочет.
И затем она поехала, и воины поехали с нею вместе и вступили в город и шли перед нею пешком, пока не привели её во дворец. И Зумурруд спешилась, и эмиры и вельможи взяли её под мышки и посадили на престол, и поцеловали перед ней землю.
И когда Зумурруд села на престол, она велела открыть сокровищницы, и их открыли, и она раздала деньги всем воинам, и ей пожелали вечной власти, и стали повиноваться ей рабы и все жители страны. И некоторое время она правила так, повелевая и запрещая, и в сердцах людей возникло к ней большое почтение за её благородство и целомудрие. И она упразднила пошлины и выпустила тех, кто был в тюрьмах, и отменила несправедливости, и полюбили её все люди. Но всякий раз, как она вспоминала своего господина, она плакала и молила Аллаха, чтобы он соединил его с нею. И случилось, что она вспомнила его в какую-то ночь и вспомнила те дни, которые провела с ним, и пролила из глаз слезы и сказала такие стихи:
«Моя страсть к тебе все нова, хоть срок и долог,
Поток слез глаза растравил мои обильно.
Когда я плачу, от муки плачу любовной я.
В разлуке тяжко быть влюблённому ведь».
А окончив своё стихотворение, она вытерла слезы, поднялась во дворец и вошла в гарем и отвела рабыням и наложницам отдельные помещения и назначила им выдачи и жалованье, и сказала, что хочет сидеть в своём месте одна, постоянно предаваясь благочестию. И она стала поститься и молиться, и эмиры говорили: «Поистине, вот султан, которому присуще великое благочестие!» А Зумурруд не оставила подле себя никого из челяди, кроме двух маленьких евнухов для услуг. И она просидела на престоле царства год, но не получала вести о своём господине и не напала на его след и обеспокоилась из-за этого. И когда её беспокойство усилилось, она позвала везирей и царедворцев и велела им привести измерителей и строителей, чтобы они устроили ей под дворцом ристалище длиной в фарсах и шириной в фарсах, и они сделали то, что она приказала, в самое короткое время, и ристалище вышло точь-в-точь такое, как она хотела. И когда это ристалище было закончено, Зумурруд выехала туда и велела разбить там для себя большой шатёр, и расставить сиденья для эмиров, и приказала разложить на этом ристалище столы со всякими роскошными кушаньями. И сделали так, как она велела, а потом она приказала вельможам царства есть, и они поели, и Зумурруд сказала эмирам: «Когда появится серп нового месяца, я хочу, чтобы вы делали то же самое, и пусть в городе оповестят, чтобы никто не отпирал своей лавки, но все бы приходили есть с царского стола, а всякий, кто ослушается, будет повешен на воротах своего дома».
И когда наступил новый месяц, сделали так, как велела Зумурруд, и этот обычай продолжался до тех пор, пока не появился серп первого месяца в следующем году. И Зумурруд выехала на ристалище, и глашатай закричал: «О собрание людей, слушайте все: всякий, кто откроет свою лавку, или склад, или дом, будет тотчас же повешен жителям надлежит на воротах своего жилища. Всем прийти и есть с царского стола!»
И когда клич прокричали (а столы уже поставили), люди стали приходить толпами, и Зумурруд велела им сесть за столы и есть досыта всевозможных кушаний, и люди сели есть, как она приказала, а Зумурруд села на престол царства и смотрела на них, и каждый, кто садился за стол, говорил про себя: «Царь не смотрит ни на кого, кроме меня». И они ели, а эмиры говорили людям: «Ешьте и не стыдитесь! Царь это любит!» И люди ели, пока не насытились, и ушли, благословляя царя, и одни из них говорили другим: «Мы в жизни не видели султана, который бы так любил бедных, как этот султан!» И ему желали долгой жизни. И Зумурруд ушла к себе во дворец…»
И Шахразаду застигло утро, и она (прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до трехсот двадцати.
Когда же настала ночь, дополняющая до трехсот двадцати, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, Зумурруд ушла к себе во дворец, радуясь тому, что она устроила, и думала про себя: „Если захочет Аллах великий, таким способом я нападу на весть о моем господине Али-Шаре.
А когда начался следующий месяц, она сделала так же, как велел обычай, и поставили столы, и Зумурруд вышла и села на свой престол и велела людям садиться и есть. И она сидела на конце стола, а люди садились толна за толпой и один за одним, и вдруг взгляд её упал на Барсума-христианина, который купил занавеску у её господина. И она узнала его и сказала: «Вот начало помощи и достижения желаемого!» А Барсум подошёл и сел среди людей. И он увидал блюдо сладкого риса, посыпанного сахаром (а оно стояло далеко от него), и потянулся к нему, и, протянув руку, взял блюдо и поставил его перед собой. И один человек, бывший с ним рядом, сказал ему: «Почему ты не ешь то, что перед тобой? Не стыдно тебе? Ты протягиваешь руку к тому, что от тебя далеко, или ты не стыдишься?» – «Я буду есть только это», – сказал Барсум. И человек ответил: «Ешь, да не сделает Аллах тебе приятным это кушанье!»
А один любитель гашиша сказал: «Пусть его ест рис, я тоже поем с ним». И тот человек воскликнул: «О самый скверный из гашишеедов, это не ваше кушанье, это кушанье эмиров! Оставьте же его, пусть оно достаётся тем, кому надлежит его есть».
Но Барсум его не послушался и, взяв горсть риса, положил его в рот и хотел взять вторую, а царица смотрела на него. И она кликнула кого-то из солдат и сказала: «Приведите того, перед кем блюдо со сладким рисом, и не давайте ему съесть риса, который у него в руке, выбейте его из его руки».
И к Барсуму подошли четверо воинов и потащили его вниз лицом, выбив сначала рис из руки, и поставили перед Зумурруд и люди не стали есть и говорили один другому: «Клянёмся Аллахом, он преступник, так как не ел кушанья, подходящего для таких, как он». – «Я удовлетворюсь этой кашей, что стоит передо мной», – сказал один человек, а любитель гашиша воскликнул: «Хвала Аллаху, который не дал мне ничего взять с этого блюда со сладким рисом! Я ждал, когда тот человек отведает то кушанье и найдёт его приятным, но ему досталось то, что мы видели». И люди говорили друг другу: «Подождите, посмотрим, что с ним будет». И когда Барсума подвели к царице Зумурруд, она сказала: «Горе тебе среди голубоглазых! Как твоё имя и почему ты пришёл в нашу страну?»
И проклятый изменил своё имя (а он повязал белый тюрбан [356]) и сказал: «О царь, моё имя Али, а по ремеслу я ткач, и пришёл я в этот город для торговли». – «Подайте мне дощечку с песком и медный калам!» – сказала Зумурруд. И ей тотчас же принесли то, что она потребовала, и она взяла дощечку с песком и калам и стала гадать на песке, и начертила каламом изображение, похожее на изображение обезьяны, и после этого она подняла голову и некоторое время всматривалась в Барсума и сказала ему: «О собака, как ты это лжёшь царям! Разве ты не христианин и имя твоё не Барсум? Ты пришёл за чем-то, что ты разыскиваешь! Скажи же мне правду, а иначе, клянусь величием вышнего господства, я отрублю тебе голову!»
И христианин стал запинаться, а эмиры и присутствующие сказали: «Этот царь умеет гадать на песке! Слава тому, кто даровал ему это!» И Зумурруд закричала на христианина и сказала ему: «Скажи правду, а не то я тебя погублю!» И христианин воскликнул:
«Прощенье, о царь времени! Ты правильно гадал на песке, и далёкий – христианин…» [357]
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
К О Н Е Ц
Уважаемый читатель! Надеемся Вам понравилась сказка и наш сайт. Мы были бы рады, если бы вы уделили минутку и рассказали что именно вам понравилось.
Оставьте отзыв на Яндексе!
